ВЫСТУПЛЕНИЕ АРХИМАНДРИТА СИЛЬВЕСТРА (ЛУКАШЕНКО) НА ПЛЕНАРНОМ ЗАСЕДАНИИ РЕГИОНАЛЬНОГО ЭТАПА РОЖДЕСТВЕНСКИХ ЧТЕНИЙ

29 ноября 2024 года в здании Ярославской духовной семинарии состоялось пленарное заседание Регионального этапа Международных Рождественских чтений. На форуме выступил председатель Церковно-исторического общества Ярославской епархии архимандрит Сильвестр (Лукашенко) с докладом «Великая Отечественная война как сакральная скрепа исторического сознания народов России».

Доклад подготовлен

профессором В. Э. Багдасаряном и

архимандритом Сильвестром (Лукашенко)

«Великая Отечественная война как сакральная скрепа исторического сознания народов России»

Победы и поражения происходят не только на полях сражений. Войны выигрываются и проигрываются также и на уровне сознания. Потомки могут потерять то, что ценой своих жизней завоевали деды и прадеды, когда устыжаются прошлого своей страны, отказываются от исторической миссии своего народа, впадают в историческое беспамятство. В этом смысле борьба за Победу ведется и через 80 лет после Победы. Войны исторической памяти – реальность современного мира, и в них есть только два пути – путь борьбы и путь капитуляции. О том, что негативизация прошлого может привести к самоликвидации наглядно иллюстрирует опыт распада СССР. А начиналось все в 1987-м году с кампании ревизии прошлого, когда «белые пятна» истории становились черными, а далее весь отечественный исторический процесс становился чередой преступлений.

Знания молодежи по истории, и в частности, по истории Великой Отечественной войны заставляют сегодня посылать сигнал тревоги. Как свидетельствуют различные социологические опросы, значительная часть респондентов – представителей молодого поколения не могут назвать никого из плеяды блестящих маршалов военного времени. А ведь когда-то их имена знал едва ли не каждый школьник. Значительная часть не может назвать точную дату начала Великой Отечественной войны.

И речь идет не только о фактологии войны, но и о ее историософии, как ценностно-смысловой семантике в рамках развертки российского и мирового исторического процесса в целом. Такой подход позволяет не только закрепить матрицу восприятия Великой Отечественной войны в сознании учащихся, но и рассматривать ее как фундаментальный конфликт столкновения сил добра и зла.

Запрос на религиозную историософию

В принятых в историографии подходах к изложению исторического процесса его представление осуществляется, как правило, в отрыве от библейской Священной Истории. В результате такого разрыва утрачиваются смыслы, раскрытые в Библии, разверстку которых далее давала история мира. Священная История и всемирная история, включая историю национальных государств, оказались разделены. Но так было не всегда.

Обратимся к летописной традиции. В летописях было принято вести изложение истории от первовремен в их библейском сюжетном представлении. Там в Священной Истории — Ветхом и особенно Новом Заветах обнаруживалась завязка той драмы, которая далее прослеживалась летописцем на национальном материале. Так, в частности, построена «Повесть временных лет». За счет такого соединения осуществлялся выход на уровень историософии, как постижения смысла исторического процесса в его телеологической заданности. На исторические события смотрели через призму Библии, находя там аналоги и ключевые метафоры, позволяющие найти правильные интерпретации происходившего. История подтверждала пророчества сакральных текстов, и это подтверждение являлось задачей исторического осмысления со стороны летописца.

Отказ от такой модели привел в Новое время к выхолащиванию сакральных смыслов. Однако сегодня в условиях кризиса обществоведческих и гуманитарных наук, характеризуемого как кризис постмодерна, целесообразно обратиться к более ранним историографическим моделям, попытаться обрести в них утраченную цельность исторического знания. Преимущество религиозного взгляда на историю состоит в акцентированности в нем ценностного измерения, вне которого она оказывается деформирована, сведена к второстепенным проявлениям — экономике, политике, классовой борьбе. Все эти проявления необходимо учитывать, но и экономическая, и политическая, и социальная деятельность определяется ценностями реализующего их субъекта, принятием их соответствующими сообществами.

Вторая мировая война в проекции большого исторического нарратива

Особую актуальность имеет взгляд с позиции религии на историю Второй мировой войны, опыт которой дает рецептуру блокирования аналогичных ценностных тенденций, приведших восемьдесят лет назад человечество к вселенской трагедии. И прежде всего с этих позиций необходимо дать ответ на вопрос, кто в сущностном отношении и во имя чего вел борьбу.

Распространенное объяснение источника происхождения фашизма и войны в качестве культурного сбоя, произошедшего с немецким и рядом других европейских народов, нельзя признать удовлетворительным. То, что проявилось в предельно зловещем выражении во Вторую мировую войну имело уже вполне определенное выражение в Первую мировую, а ранее — в колониальных зверствах, а еще ранее в этноцидной европейской практике средних веков. Значит, то, что случилось в 1930-е-1940-е годы не было краткосрочным потемнением сознания, а имело глубинные исторические основания и устойчиво проявлялось в истории. Следовательно, и источники конфликта двадцатого века следует искать более исторически глубокие.

Не может удовлетворить в полной мере и принятое в советской историографии объяснение природы Второй мировой войны, как внутреннего столкновения, с одной стороны, двух блоков империалистических стран, а с другой, фашизма, как экстремизированного капитализма, и социализма в лице СССР. С обрушением СССР фашизм в его новых вариациях не только не исчез, но, напротив, поднимает голову, а значит сводить его генезис исключительно к антисоветскости было некорректно. Неверно связывать его и исключительно с капитализмом. Вышедший в канун войны 1938 году гениальный советский фильм «Александр Невский» блестяще показывал, что актуальные фашистские образы соотносились со средневековыми образами тевтонских псов-рыцарей. Не укладывался в схему и антикапиталистический пафос выступлений ряда ведущих фашистских идеологов, и идентификация фашизма в Германии как национал-социализма.

Для объяснения природы Второй мировой войны было бы целесообразно предельно расширить историософские рамки анализа. Результатом такого расширения является выход на смысловую канву Нового Завета. Все авторы Второй мировой войны обнаруживаются в своем сущностном проявлении в новозаветной драме. Христианство две тысячи лет назад зарождается в острой идейной полемике с язычеством и иудаизмом. А что такое фашизм, как не реанимированное и модифицированное под контекст двадцатого столетия язычество. Это собственно и не скрывалось. Экспансионистские планы фашизма трактовались как языческий империализм. Расовая доктрина восходила к племенному — принцип крови — деления на своих и чужих. Арманизм, вотанизм, ирминизм — все эти варианты германского неоязычества определяли доминирующий дискурс периода Третьего Рейха. Проект «Аненербе» («Наследие предков») был ориентирован именно на реконструкцию германского языческого мира с задачей преломления полученных результатов в практическую политику. Символика Третьего Рейха формировалась на основе древнегерманского рунического письма. Образ Зигфрида становится вместо христианских святых персонифицированным символом Германии. Сам Гитлер позиционировался фактически как шаман, и стиль его выступлений целиком ложился, осознанно или нет, на архетипы шаманских камланий. Сущностно фашизм был попыткой языческого реванша, возвращения к парадигме мира до пришествия в него Христа.

На Востоке японский милитаризм и национализм строился также на языческой основе. Аргументация в обосновании расового превосходства японцев бралась из традиций синто. С ней же связывались и этические императивы воинской самурайской доблести. Синто, как религия сугубо для японцев, имела во время войны статус государственной религии. И не случайно после поражения Японии американские оккупационные власти уже 15 декабря 1945 года издали «Распоряжение о синто», требуя прекращения ее поддержки на государственном уровне и связывая с десинтоизацией демилитаризацию Японии. Безусловно, само по себе синто, как и само по себе язычество, не есть фашизм. Но при соответствующем доктринерском прочтении племенная традиция может быть использована и использовалась в качестве фундамента для национализма и расизма.

Другой стороной отраженного в Новом Завете конфликта двухтысячелетнего прошлого выступал ветхозаветный иудаизм. Христианство исторически преодолевало иудейские установки богоизбранного народа, выступая как религия всеединства, в которой нет «ни эллина, ни иудея…, но все и во всем Христос» (Кол. 3:11). И вероятно, не случайно, что новое язычество двадцатого столетия, каковым являлся фашизм, с особым остервенением, обрушивается на евреев, видя в их доктрине избранничества вызов своей системе племенного превосходства.

Но ветхозаветная идея избранничества нашла преломления и в западном христианстве, особенно в его кальвинистской версии. Богоизбранными оказывались социально успешные, переигрывавшие в конкурентной борьбе аутсайдеров — богоотверженных. Богоизбранной страной, градом на холме были провозглашены Соединенные Штаты Америки. И в секулярных версиях западного самосознания позиция антропологического и культурного превосходства Запада имела парадигмальный характер. Миссия белого человека цивилизовать мир — варварский и дикарский — строилась на этом глубинном основании. Решения Версальского мира с разделением регионов на протектораты, отводимые под контроль более культурно развитых стран Запада, возводили данный подход в принцип международного права. Во время Второй мировой войны существовал не только Третий Рейх с его человеконенавистнической идеологией и практикой, но также и колониальные империи с не менее укоренившейся человеконенавистнической практикой в исполнении колонизаторов. Государством с реалиями расизма и апартеида были Соединенные Штаты Америки, чьи расовые законы мало отличались от Нюрнбергских расовых законов в Германии. Построенная на легитимизации осуждаемого в христианстве ростовщичества система капитализма также соотносилась с общей установкой ментальной иудаизации Запада. Это была вторая сила во Второй мировой войне, которую можно условно определить как ветхозаветную.

Христианский фактор Победы

По логике проводимой аналогии, если была проявлена языческая сила, ветхозаветная сила, то должна идентифицироваться и сила христианская. Казалось, христианской силы в ее значении в качестве альтернативы языческому и ветхозаветному превосходству в актуальном геополитическом раскладе на начало Второй мировой войны не обнаруживалось. Окончание Первой мировой войны привело к обрушению одновременно всех четырех сохранявшихся к тому времени традиционалистских империй — Российской, Германской, Австро-Венгерской и Османской. Чуть ранее с интервалом в несколько лет пала Китайская империя. И фактически сразу после исчезновения сил религиозно-традиционалистского сдерживания открылись шлюзы, и мир захлестнула коричневая волна языческого империализма.

Советская идеология, установленная на государственном пространстве бывшей Российской империи, хотя и апеллировала к солидаризационным ценностям, выстраивалась на установках воинствующего атеизма и классовой борьбы. Однако народ, несмотря на атеистическую пропаганду, оставался, как показали результаты переписи 1937 года, преимущественно религиозным — 2/3 опрошенных, с доминацией православной религиозности. Вероятно, доля религиозных была еще больше, так как признание в вере могло для многих восприниматься в качестве угрозы, а для местных властей — низкие показатели неверующих быть интерпретированы как недостатки в проведении атеистической пропаганды. Перепись была положена властями под сукно и более в переписные анкеты вопрос о религии не включался. Но если население по состоянию на 1937 год было преимущественно религиозным, то значит и Победу в Великой Отечественной войне одержало общество, преимущественно разделяющее ценности религии и, в частности, православия, как доминантной конфессии.

Начинается Великая Отечественная война, и в раскладе сил по аналогии с новозаветной историей обнаруживается третья и главная сила — христианская. Она-то и сокрушила в итоге языческий империализм, подобно тому, как на старомосковском гербе православный святой Георгий Победоносец повергает змея. Само название войны Великой Отечественной, а не войной классовой, как настаивали, в частности, троцкисты, указывало, произошедшую трансформацию и на уровне властного дискурса. В ставшей фактически народным гимном песне «Священная война» идеологемы классовой борьбы отсутствовали, а противостояние с врагом описывалось как столкновение с онтологическим злом «силами темными». И в дальнейшем военный песенный репертуар был предельно выхолощен в отношении марксистской политической лексики, что представляется не случайным. В годы войны происходит процесс, который можно определить как православный ренессанс: популяризируются герои дореволюционной России — христианские воители, восстанавливается Патриаршество, открываются храмы. Пришедшееся на третий день Пасхи Христовой окончание войны — 9 мая 1945 года соотносилось с общим смысловым подтекстом великой победы христианских ценностей.

В этой историософской развертке от Победы Христа на Голгофе к Победе 1945 года и следует раскрывать семантику войны. Расизм и человеконенавистничество во всех его формах стали невозможны в легальном пространстве после этой победы. СССР безусловно не был православным государством, а коммунизм христианским учением, но ценности христианства привели в реалиях развития советского общества к внутренней реконфигурации советского проекта по многим, хотя и не всем элементам жизнеустройства. И именно на СССР выпала миссия русского катехона, предельно проявленного в спасении мира от вселенского зла фашизма.

Теория тоталитаризма в интерпретации Второй мировой войны: от антисоветизма к антихристианству

Актуальность запроса на христианскую историософию Второй мировой войны тем более возрастает, что предпринимаются активные попытки создания иной, антироссийской и антиправославной в своем ядре матрицы ее трактовки. Фактически с начала холодной войны получила распространение в западном обществоведческом дискурсе теория тоталитаризма. Сообразно с ней, нацистская Германия и Советский Союз представляли собой подобные друг другу тоталитарные политические режимы. Развитие этой концепции привело в 2009 году к официальному приравниванию сталинизма и национал-социализма с утверждением двойной ответственности Германии и СССР в развязывании Второй мировой войны. Казалось бы, Православие здесь не при чем. Но есть и среди православно-консервативной общественности те, которые считают, что коммунизм, фашизм, а равно с ними и либерализм подобны друг другу, как разные пути к одному нравственному обрыву.

По их мнению, два тоталитарных режима в теории тоталитаризма — нацистский и советский имели разную историю. Нацистский режим был повержен в 1945 году, и денацификация Германии вытравила его основания. Борьба с советским тоталитаризмом продолжилась до 1991 года. Война в этом перетолковании не завершилась в 1945 году, а являлась только завершением одной ее фазы. Однако после падения коммунизма денацификации России, в отличие от Германии проведено не было. И вот, рецидивы тоталитарности воспроизводятся уже в новой «путинской» России. Коммунистической идеологии нет, а тоталитарное государство воспроизводится. Значит, делают вывод сторонники тоталитарной теории, дело не в идеологии, а в российском цивилизационном фундаменте. А этим фундаментом является Православие. Соответственно, программируется вывод, что именно в Православии и заключаются основания российской тоталитарности. Денацификация России оказывается в этой версии ее окончательной дехристианизацией. Советофобия оборачивается русофобией, та, в свою очередь, православофобией. А завершается определение предельных оснований конфликта диагностикой метафизической христофобии.

Священная война и историческое сознание российского населения

Историческое сознание играет осевую роль в формировании идентичности государственных общностей, аккумуляции их базовых ценностей. Через образы истории выстраивается в значительной мере матрица общественной рефлексии, отличающей один народ от другого. В рамках же исторического сознания особая ядровая роль отводится «священной войне». «Священная война» в отличие от обычных войн является конфликтом такого рода, в котором сталкиваются в предельно обнаженном антагонизме силы добра и зла. Эта война не знает компромисса и ведется на уничтожение.

Священной войной для древних греков, как известно, являлась война Троянская. Гомеровская «Илиада» выступала в полисном античном мире основанием социализации и формирования эллинской идентичности.

Для королевств Европы священными почитались войны, которые велись крестоносцами за обладание гробом Господним («крестовые походы»). Для арабов таковыми были походы Мухаммеда и первых халифов. В самосознании сербов принципиальное значение имеет битва на Косовом поле — сербская версия священной войны. Армянское историческое сознание опирается на обращение в качестве священной войны к Аварайрской битве Вардана Мамиконяна с персами в 451 году, в результате которой армяне ценой жизни героев отстояли право остаться в христианской вере.

Священной войной для американцев выступает война за независимость США. Сакрализованной оказывается и малоизвестная европейцам англо-американская война 1812 -1815 гг. Одним из эпизодов этой войны явилась оборона форта Макгенри, на обращении к сюжету которой был выстроен американский гимн.

Фактически эквивалентом понятия священная война выступает понятие войны Отечественной. Понятие «Отечественная война» используется не только в российском социокультурном контексте. Отечественной освободительной войной трактуется в КНДР Корейская война, которая в Южной Корее маркируется совершенно иначе — Смута 25-го июня. В Конституции Хорватии Отечественной названа война, которую вело хорватское государство в 1991-1995 годы. Отечественной войной определяют в Абхазии национально-освободительную войну 1992-1993 годов.

В Российской империи место священной войны отводилось Отечественной войне 1812 года. Это понятие было официально применено к кампании 1812 года только в 1837 году Николаем I в связи с 25-летием изгнания наполеоновской армии из России. Сакрализация войны с Наполеоном, как Отечественной, несло семантику победы над консолидированными силами антихристовой Европы, воинства двунадесяти языков.

В рамках советской исторической традиции священной войной была все-таки не Великая Отечественная, а Гражданская и Революция. Победа в них освящалась фигурой Ленина. Героями Гражданской войны являлись культовые фигуры советской литературы и кинематографа — Василий Чапаев и Павка Корчагин. К «той единственной Гражданской» и к «комиссарам в пыльных шлемах» обращалась даже фрондирующая часть интеллигенции. Главным советским праздником являлась Годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. День Победы с 1947 по 1965 годы даже не являлся нерабочим днем. В позднесоветский период его значение возрастает, и он фактически оказывается на одном уровне значимости с 7 ноября, но все-таки номером вторым. В брежневский период в работе с историческим сознанием использовались, по сути, образы двух священных войн — Гражданской и Великой Отечественной.

Но Великая Отечественная война приобретает характер базовой сакральной скрепы. Отношение сопричастности к войне и победе, память о павших, оказалась при эрозии других скреп едва ли не единственным интегратором многонационального российского общества в купе с русским языком. Георгиевские ленточки и акция Бессмертный полк стали фактически идентификационными признаками своих. И важно, что сакрализационный процесс был генерирован снизу. Он возник в значительной степени как реакция на унижения постсоветского периода. Через Великую Победу брался реванш за настоящее, за фактически проигранную холодную войну, за распад государства. Обращение к Великой Победе содержало в себе и элементы протеста в отношении космополитизма элиты, нового низкопоклонства перед Западом, переписывания российской истории в направлении ее дегероизации и очернения. Особым раздражителем оказывались акции попрания памяти о Великой Отечественной войны в странах Восточной Европы и на постсоветском пространстве. Демонтаж памятников советским воинам, или героизация коллаборационистов вызывала ответный рост ощущения продолжающейся борьбы. Противостояние с фашизмом переосмысливалось как борьба с Западом в целом.

Социологические опросы, проводимые ВЦИОМ, ФОМ, Левада-центром показывают, что сакрализационное отношение в российском обществе возрастает. Память о войне в России оказывается особым социальным феноменом, по своему масштабу и вовлеченности не имеющему аналоговых прецедентов в историческом сознании народов других государств.

Учебная версия Великой Отечественной войны, даже не имея в виду ревизионистские образцы учебников 1990-х годов соросовской генерации, существенно уступают по пафосности нарратива ее народному восприятию. Историко-культурный стандарт, являющийся основой школьной учебной литературы по истории России, не выводит восприятие Великой Отечественной войны на уровень сакральных смыслов и даже на уровень историософии. В нем даже нет понятия фашизм. Противник в войне определен как «гитлеровская Германия», что очевидно недостаточно для раскрытия образа онтологического врага. Война против «гитлеровской Германией» не может быть священной. Священная война ведется против некой мировой силы, глобального зла, «отродья человечества».

Если представление о «священной войне» выступает скрепой соответствующей государственности, то его противники в борьбе с ним должны эту скрепу всячески торпедировать. И такое торпедирование, собственно, и происходит. В противоположность народной сакральности Великой Отечественной войны выстраивается ее очернительское изложение. Ни один период в истории России не атакуется столь яростно и системно, как период Второй мировой. Ее очернение выражается, в частности: в представлении СССР как агрессора на начальной стадии Второй мировой войны; опровержение роли Красной Армии в Восточной Европе в качестве армии освободительницы; преувеличение масштабов военных потерь Красной Армии, работающих на мифологему «завалили неприятеля трупами»; дискредитация героев войны, доказательство вымышленности их подвигов; дискредитация политического и военного руководства, распространение мифологемы, что победа была достигнута народом вопреки государству; оправдание коллаборационистов и предателей; преувеличение значения репрессинга в отношении дезертиров (Приказа № 227) в качестве фактора победы, подрыв представлений о массовом героизме; очернение действий красноармейцев в Европе, представление в качестве насильников, мародеров, варваров. И все говорит за то, что такое торпедирование будет только усиливаться.

Признание того факта, что сакральное восприятие Великой Отечественной войны выступает одной из базовых скреп современной российской государственности, должно привести к вопросу о целевой защите этой скрепы на государственном уровне. Речь следует вести о защите памяти о Великой Отечественной войне на законодательном уровне, запрета проявлений кощунственного отношения к этой памяти, дискредитации героев. Опыт такого рода в мире существует. Наиболее яркий пример такого рода — уголовное преследование в ряде стран за отрицание Холокоста. Двадцать семь миллионов жизней советских граждан, которые унесла Великая Отечественная война, есть, безусловно, весомое основание для закрепления сакрального отношения к их памяти на уровне российского законодательства и обоснованное требования отражения на уровне законодательства международного.

Могут возразить, что такой подход противоречит свободе творчества и научных изысканий в сфере истории. Но границы такой свободы действительно должны существовать и начинаться там, где перешагивание за черту означает факт кощунства. 

Пресс-служба Ярославской епархии